драбблы

блич; гин, кира

Кира решает не разговаривать с ним, что бы ни случилось, ни единого слова, взгляда, и даже смотреть учится мимо него. Встретившись с бывшим капитаном, Кира не видит, не слышит его, и ничего не чувствует - просто фигура без лица и истории, белое пятно, абстрактный предатель. Кира упорный и исполнительный, и уж если решил, то непременно выполнит - капитан сам как-то это сказал, и Кира не чувствует ничего.

Даже когда тот потягивается беспечно, будто ничего и не случилось, склоняет голову набок и произносит тягуче - знакомо, но Кира не слышит:

- Привет, Изуру. Давно не виделись.

Кира выпускает занпакто и начинает приближаться к нему, обходя сбоку. У него есть цель и ничего кроме. Цель смотрит на него сощуренными алыми глазами и улыбается во все лицо, прячет в ладони в рукавах, и есть в этом жесте привычная насмешливая снисходительность. Но Кира не злится, он стерильно пуст и атакует только тогда, когда позиция его идеальна, коротко и метко, и даже задевает край рукава, прежде чем бывший капитан увернется одним плавным движением. Как река, как женщина, но Кира не думает этого.

- Неплохо, неплохо. Я видел твой прошлый бой, Изуру, прогресс налицо. Сразу видно - стараешься.

Тишина, ни единого звука, только шорох одежды и свист меча, и Кира нападает снова и снова, а цель отходит всего на несколько выверенных шагов, пропуская удар. Не обнажает меч - то ли потому, что знает о занпакто своего бывшего лейтенанта не меньше владельца, то ли выражая презрение - Кире все равно, пока это не осложняет задачу.

- Какой злой, вы только посмотрите. Ты что же, обиделся?

В голосе его: яд и насмешка, вперемешку со скрытой заботой - не верить, не слышать, не знать. Противник быстрее, да и, что уж скрывать, сильнее, но это имеет еще меньше значения, чем собственные эмоции. Он оказывается рядом и подсекает его быстро и просто, но падая, Кира успевает задеть его ногу, и кровь на белой одежде появляется мгновенно и в чем-то даже красива. Успевает ощутить, как походя, совсем легонько, коснулась его щеки тощая холодная рука. У крови только со сталью сравнимый запах, специальный запах для сумасшедших и диких зверей, говорят, хищники теряют от него голову, сильнее любого наркотика из мира живых, и Кира не зверь и не сумасшедший, конечно, но он сглатывает, поднимается и идет к капитану, чуть шатаясь.

Тот цокает языком осуждающе, качает головой.

- Изуру-Изуру, ну что же ты, даже не поговоришь после долгой разлуки? Не послушаешь о том, что это Айзен меня заставил, невинную бедную жертву?

У Киры совсем сиплый голос, такой, что Гин даже вздрагивает и на пару секунд улыбается уже. Это противоестественно.

- Я уже наслушался этих сказок от Хинамори. Это вранье.

Цель смеётся, протягивает худую руку - шинпо, конечно, магия, но с раненой ногой все равно не побегаешь - и дает совсем легкий подзатыльник.

- Я всегда говорил, что ты смышленый мальчик. Вранье, конечно. Вранье.

Кира приставляет клинок к его горлу, сбоку, чтобы не успел отдернуться, куда уж откровеннее поймать, но цель - капитан Ичимару, шинигами с холодными руками, вечно затекающей шеей, которую он изредка просил разминать, любящий сушеную хурму и крепкий зеленый чай, с - даже не пытается отстраниться. Напротив - подходит еще ближе, вплотную, и клинок скользит по его горлу, рисуя тонкую алую полосу, которая течет по лезвию, до самой вцепившейся в рукоять ладони. И говорит прямо на губы, насмешливо, тихо-тихо.

- Что же ты теперь сделаешь, а, И~изуру? Убьешь меня?

Дешевые такие приемчики, и Кира фыркает и отвечает холодно:

- Нет, тебя осудят и казнят.

Капитан наклоняется ближе, так, что чувствуется на губах его дыхание, касание - еле-еле, такая банальщина, и сердце бьётся часто, и Кира сглатывает, но ничего не чувствует вообще. Умерло, не болит. Гин гладит по голове его - мягко, как ребенка - и отступает. Клинок опускается, тяжелый.

- Бедный мой, нежный мальчик, - говорит он, качает головой, и в голосе ровно напополам насмешки и жалости, не поймешь. - Даже мстить не хочешь. Не плачешь. Как же больно тебе, а? Ты обязательно поймаешь меня, - и трепет по волосам легко. - Не сейчас, скоро. Тренируйся.

За тот короткий миг, который требуется Кире, чтобы замахнуться перед ударом, капитан успевает оказаться на другом конце короткой площадки. Наклоняется, машет ручкой. Исчезает, и видно его теперь совсем вдалеке. Можно было бы, конечно, и погнаться за ним, но даже сейчас Кира понимает, что куда медленнее, и это, конечно, хорошее оправдание, и он все еще не чувствует ничего, не видит в нем ничего, кроме предателя, но. Просто капитан велел ждать.

дн; миками, лайт

Мало что хреновее, чем быть бывшим богом. Всё же слишком большой контраст, испытание властью, безнаказанность, поклонение, много отвратных вещей, от которых уже не отказываются. Лучше бы не отказывались.

У Ягами Лайта, как и у любого прочего домашнего животного, есть ошейник, своё место в углу, и нет никаких обязанностей. Ему позволено готовить Теру кофе и тосты по утрам - больше он ничего так и не научился - выбирать, что заказать на ужин, приносить свежие газеты, застилать постель, включать телевизор, пока Теру на работе и иногда - пока тот читает или пишет - класть голову ему на колени. Не так много, но.

Он предпочитает говорить себе, что боится. Это чистая правда - кто знает, что в голове у этого маньяка, когда он перестал считать тебя богом, в руках у него все тетради, и он видит твоё имя и тебя - насквозь. Он отчего-то не убивает его, хотя должен бы покарать, но больше не трогает и не разговаривает. Возможно, это и есть кара - вспоминать хриплое его, обожающее "ками", и горячие сильные руки, и то, как он смеялся - кто бы мог подумать, что он умеет - и что-то там обещал.

Лайт предпочитает говорить себе, что он просто ждет подходящего момента. Чтобы зарезать его во сне кухонным ножом, забрать тетрадь, и вернуть все как было, снова стать богом. Одна беда - боги не боятся, не дрожат, не целуют ночами руки украдкой, и прошло уже пару лет.

Иногда Теру вспоминает про кару. Тогда он гладит его по волосам, улыбается нехорошо и безразлично, кладет тетрадь на стол - показушно так, зная, что он следит за ней неотрывно, а сам садится в кресло в противоположном конце комнаты, хлопает по колену и говорит: "Иди сюда".

Лайт предпочитает думать, что он рассчитал с точностью до секунды - не успеет к тетради, схватят раньше, не отдадут такое сокровище, и только поэтому идет и садится у его колен, прикрывает глаза, чувствует, как дрожат руки. Он якобы ждет.